Истина в конце пути Под ногами скрипел снег, Андрей Григорьевич ускорил шаг, хотя понимал, что не успеет на автобус, даже если побежит. Как он и предполагал - автобус уехал. Было уже довольно поздно, в это время транспорт ходит реже. Пожилой мужчина сел на лавочку и поднял воротник. Подул холодный ветер, в свете фонаря закружились миллионы снежинок. Черное зимнее небо зарождало тоску в душе. Раздался колокольный звон. « Недалеко церковь, - подумал Андрей Григорьевич, - этот час до следующего автобуса можно побыть там.» Он не верил в Бога, но желание согреться его пересилило. В темноте церковь казалась еще более величественной, фонари подсвечивали золотой купол и он светясь, казалось, источал тепло. Толстые старые стены могли защитить от всех бед. «Несмотря на то, что создание церквей бессмысленно, красивейшее архитектурное здание - подумал Андрей Григорьевич. - Люди… что они только не придумывают для собственного спокойствия… страх смерти… как будто, если будут ходить в церковь и верить в написанную книгу сказок - смогут жить вечно… обманывают сами себя…» Подул холодный ветер, старик поежился, и прервав раздумья, поторопился войти в церковь. Несмотря на поздний час, было много людей, шла вечерняя служба. В церкви было тепло и душно, пахло воском и ладаном. С непривычки у Андрея Григорьевича закружилась голова. Он никогда не бывал в церкви, не верил в Бога. Потеряв равновесие, он пошатнулся и зацепил рядом стоящую женщину. Та посмотрела на него с раздражением, но ничего не сказала. «Вот тебе и доброта и молитва, фальшь все это у людей. Думает что, если помолится - так и грехи ей простятся, а сама злая как собака. Куда бы мне отойти? Тут и прислониться то негде…» Он поднял голову и посмотрел вверх. «Можно подняться на хоры, если дверь открыта на второй этаж». Его надежда оправдалась, и он тихонько по лестнице поднялся на хоры. «А вот и лавочка, посижу минут сорок и пойду к остановке. Опять голова закружилась, надо лечь… да в старости все тяжелее, говорят: що старее - що мале, а ведь мальчишкой целый день голодный бегал, и все не почем было, и усталости не чувствовал. Баба Фрося меня за двадцать километров в церковь вела… мне тогда было… пять, прошло уже семьдесят лет… целая жизнь, а я и не заметил». Андрей Григорьевич закрыл глаза, вспоминаю бабу Фросю, детский дом, свою жизнь. «Где это я? В церкви? А почему так темно? Ой, спина…» Он с трудом встал с деревянной лавки. «Сколько же сейчас времени? Тридцать пять минут второго. Ну и что теперь? Может смогу такси вызвать». Андрей Григорьевич вышел к ступенькам и начал спускаться. В полной тишине было слышно, как скрипят старые деревянные ступени. Звук залетал в каждый уголочек и вскоре показался даже не скрипом, а музыкой. «Старые мудрые ступени, сколько же вы людей выдержали? Да, все таки церковь несет в себе, что то хорошее, пусть Бога не существует, но сколько красоты в архитектуре и в духовных речах. Церковь несет веру, а это дает силы и это уже не мало. Может как-нибудь даже, и загляну сюда». Андрей Григорьевич толкнул дверь, - «Закрыто. Конечно, на ночь запирают. Странно, что меня не заметили. Придется тут до утра побыть». Он огляделся, тусклый свет подчеркивал выразительность икон. Ему даже показалось, что Святые смотрят на него с осуждением. В тишине ощущалось спокойствие и защита. Но спокойствия в душе у Андрея Григорьевича не было. «Почему иконы так смотрят на меня? Святые же должны любить людей… Хотя, их же взгляд не ненавидящий, а строгий, осуждающий…» Старик отвел взгляд. «Что это со мной? И вообще как иконы могут смотреть, это же просто рисунок»! Он снова осмелился поднять взгляд, глаза Святого оставались такими же порицательными. «А за что меня хвалить? За то, что предавал, обманывал, любил только себя?! Наверное, мое одиночество это и есть расплата за содеянное. Я всю жизнь хотел жить без проблем, и в достатке, вот и получилось, что меня никто не беспокоит, семьи нет, и живу я в огромной квартире… пустой. Но если Бог есть, и он так любит людей, почему он мне никогда не помогал? А теперь осуждает!» В душе кольнуло чувство стыда. «Кому я вру? Сам себе? Я очень часто сам отвергал любовь и преданность людей по жизни. Баба Фрося меня любила, терпела от меня столько, а могла выгнать. Я убегал, ругался с ней. А она сама и огородам занималась и домом… бедная… может раньше и померла поэтому. Когда попал в детский дом, даже там у меня был преданный, надежный друг, от которого я же сам и отвернулся. Алексей был мне как брат. Заступался за меня, делился последним куском хлеба». Андрей Григорьевич почувствовал, как дрожат и подкашиваются ноги и он сел на холодный каменный пол. В душе всплывали детские чувства. «Тогда к Алексею пришли приемные родители. Женщина подошла к Алексею и погладив его по голове спросила, - Хочешь жить с нами? - Нет, нет, не берите его, он плохой! Я… я хороший! Он все равно вас любить не будет, он свою родную маму ждет! - Андрей перестань!, - подбегая, закричала воспитательница и ударила по лицу… Но меня же тоже можно было понять, хотя кому я был нужен? Правда, Алексея те люди не взяли, может мои слова и повлияли… но после этого Алексей стал мне чужим, отвернулся от меня.» Андрея Григорьевича бил озноб, и он поднялся с ледяного пола. Руки и ноги закоченели, и старик медленным шагом пошел по церкви. «После Алексея у меня ведь был еще один родной человек… Катя… Нам было тогда по восемнадцать. Вышли из детского дома и поселились в общежитии. Я ей тогда пирожки носил, целовались в темноте, что бы никто не видел… любила она меня, даже ради богатой жизни отказалась. Я эгоист, мог же ей тогда сказать что не люблю, и разрешить ей выйти замуж за того парня. Как же его звали… Уже и не вспомню. А ведь он был красивый, статный, жил с родителями в достатке. Как же я ему завидовал и ненавидел! Вот и делал все возможное и невозможное, что бы Катя осталась со мной. Потом она забеременела от меня, а я… не оправдал ее надежд и прогнал. Катя тоже была принципиальная, не верила в Бога, поэтому сделала аборт… убила нашего ребенка. Потому что ненавидела меня и дитя потому что это был мой ребенок! А если бы верила в Бога, родила, то полюбила бы ребенка. Бог есть Любовь… Я понял Бог есть Любовь». Андрей Григорьевич посмотрел на Божью Матерь, она смотрела на него не осуждающе, а с жалостью и сочувствием, даже чуть улыбаясь. «Как поздно я это понял… как поздно… Когда мы живем без Бога, то не чувствуем добро, а вместо него приходят зло и беды заполняя нашу жизнь. После аборта Катя так и не смогла иметь детей, а через десять лет я узнал, что ее уже нет…» Андрей Григорьевич подошел к церковной лавке, взял свечу, а нас тол выложил из кошелька почти все деньги, оставив себе лишь на проезд в автобусе. Поставив свечу перед иконой Божьей Матери, он хотел попросить прощение, но в горле застыл комок. «пусть упокоится душа моего не рожденного ребенка и твоя… Катя.» Послышался глухой гул шагов. - Мужчина, что вы тут делаете? - Старик, вытирая слезы, обернулся. - Батюшка, простите меня за все… исповедуйте.
